В настоящей книге представлен перевод «Божественной комедии» Данте, выполненный членом-корреспондентом РАН, доктором педагогических наук В. Г. Маранцманом.
[b]В каждой развитой культуре классические памятники прошлой литературы должны существовать не в одном, а в нескольких переводах. Каждый перевод, сколь бы он ни был превосходен, проецирует многомерную сложность подлинника на плоскость, делает оригинал упрощенным и представляет его односторонне. Сопоставляя два или несколько переводов, читатель может получить как бы стереоскопическое изображение оригинала, увидеть его с разных сторон. Старый перевод может остаться памятником переводящей литературы, шедевром ее, но этим он не может закрыть дорогу новым переводам, которые хотят увидеть новое в классическом памятнике.
Было замечено, что поэма «Атта Тролль» Гейне переводилась заново каждым литературным поколением. Переводы Жуковского из Шиллера давно стали классикой русской литературы, но никто уже не составляет себе представления о Шиллере только по ним. Шиллер писал много, Жуковский переводил из него лишь немногое, и другие переводы смежных вещей корректируют впечатление от переводов Жуковского. Когда же писатель остается в истории литературы как автор единственного (или единственного из ряда вон выходящего) произведения, положение осложняется. «Гамлету» повезло: он существует в двух принципиально разных, но одинаково совершенных, каждый в своем роде, переводах Лозинского и Пастернака, и, читая их параллельно, мы можем максимально приблизиться к подлиннику. Сонетам Шекспира не повезло: бесконкурентный перевод Маршака так сросся с подлинником в нашем сознании, что нужно прочесть их по-английски, чтобы понять, что они «совсем не такие». Сейчас молодые переводчики один за другим переводят «Сонеты» заново, но стереть впечатление от Маршака им пока не под силу.
Тем более это можно сказать о Аанте. Перевод Лозинского изумителен, он разом отстранил и заслонил все прошлые переводы. Он прочен и точен; он еще долго будет перепечатываться как образцовый. Но нельзя допускать, чтобы в читательском сознании он намертво срастался с подлинником и подменял его. Данте, создавая «Комедию», создавал итальянский поэтический язык; порой наглядно видно, как он с трудом обходит перифразами самые ответственные места, убирая швы между несмыкающимися словами с помощью предлогов и союзов. Лозинский, создавая свой перевод, был во всеоружии русского поэтического языка, он мог достичь того, к чему Данте только стремился, его слова пригнаны одно к одному без зазора, его перевод незыблем и монументален; угадать в нем тот трепет напряжения, которому посвятил целую книгу Мандельштам, невозможно. В современном поэтическом поколении это уже кажется недостатком.
А. Илюшин переводит его нарочно силлабическим размером и стилистически пестрым набором слов, чтобы Данте выглядел свежее и неуклюжее. С другой стороны, чувствуется потребность облегчить чтение Данте, приблизить его к малоподготовленному читателю. Мне прислали однажды на отзыв отрывок «Ада», переведенный без рифм, белым пятистопным ямбом, и я его одобрил: он легко читался и мог быть для начинающего читателя (каких большинство) ступенью на пути к более «настоящему» переводу. Но сейчас повышается спрос на точность смысла, не передаваемую никаким стихом.
Я с нетерпением жду, когда у нас будет издан прозаический перевод «Ада», сделанный 40 лет назад Б. Зайцевым.
Но необходимости нового поэтического перевода это не отменяет, и работа В. Г. Маранцмана претендует на то,чтобы быть таким переводом, кажется мне, с полным правом.
Я не могу сказать, что меня лично удовлетворяет в новом переводе совершенно все. Здесь есть неточные рифмы — явление для Данте нехарактерное (впрочем, у Илюшина их еще больше, но Илюшин сознательно подтягивает Данте к нашему модерну, а Маранцман все время помнит об исторической дистанции).
Разговор о точности — особый. Было бы, конечно, неразумно предлагать читателю, под каким бы то ни было предлогом, новый перевод, менее точный, чем существующий старый перевод Лозинского. Поэтому я позволил себе обратить на эту сторону особое внимание и проверить точность обоих переводов (М. Лозинского и В. Маранцмана) с помощью объективного метода — пословного подсчета точности и вольности. До сих пор этот метод четко отрабатывался на переводах с подстрочника и лишь приблизительно — на переводах с оригинала (главным образом на английском и древнегреческом материале). Подробно он излагается в одной из моих статей в «Брюсовских чтениях» и в статье В. Настопкене в вильнюсском журнале «Литература». Главными здесь являются два показателя — коэффициент точности (процент слов подлинника, сохраненных в переводе, от общего числа слов подлинника) и коэффициент вольности (процент слов перевода, не находящих прямого соответствия в подлиннике, от числа слов перевода). В большинстве исследованных текстов (переводы Анненского и Зелинского из Софокла и Еврипида, переводы Пушкина из Шенье и Мериме, переводы Брюсова и его учеников из армянских поэтов, переводы Ларина из Сидни) коэффициент точности колеблется между 50 и 55 %: из подлинника сохраняется около половины слов, остальные заменяются или утрачиваются.
В переводе Лозинского из Данте коэффициент точности составляет 74%, вольности — 31 % для песни I «Ада», соответственно 73 % точности и 27 % вольности для песни XXX «Ада»: три четверти слов оригинала сохранены, одна четверть добавлена ради ритма, рифмы и т. п. (такие добавления чаще оказываются в третьей строке терцины). Аналогичные показатели для перевода Маранцмана: для песни I «Ада» — 77 и 31 %; для песни XXX — 79 и 28 %. Другими словами, можно с уверенностью сказать, что новый перевод ровно настолько же точен, как старый: читатель не вправе пенять, что ради простого разнообразия или обновления во имя обновления ему предлагают нечто худшее, чем было. 77-79 % — очень высокий процент точности; это уже внушает уважение к переводческому дарованию В. Г. Маранцмана и позволяет настаивать на том, чтобы он был опубликован.
Русский читатель обладает, например, несколькими постоянно переиздаваемыми переводами «Витязя в тигровой шкуре», и он может выбирать из них тот, который наиболее отвечает его эстетическим представлениям. Это и есть нормальная ситуация в переводной литературе, — к сожалению, пока довольно редкая у нас. Посему если будет издан «Ад» в переводе В. Г. Маранцмана и переводчик сможет продолжить работу над следующими кантиками, это будет прекрасно. Новый перевод и старый перевод Лозинского будут взаимно оттенять друг друга, и ни один из них не окажется лишним.[/b]
М. Л. Гаспаров,
доктор филологических наук, член-корреспондент РАН
Эпическая поэзия
