Maxima Library

Рассказ про детство, лишенный какого-либо полагающегося подобному повествованию флера лиричности и ностальгии по светлой безмятежной поре; про детство как момент истины, в данном случае, про бессознательную, до-человеческую еще жестокость во взаимоотношениях детей, персонифицированную автором в абсолютно естественной для природы оппозиции палача и жертвы.

Лирико-философская исповедальная проза про сотериологическое — то есть про то, кто, чем и как спасался, или пытался это делать (как в случае взаимоотношений Кобрина с джазом) в позднесоветское время, про аксеновский «Рег-тайм» Доктороу и «Преследователя Кортасара», и про — постепенное проживание (изживание) поколением автора образа Запада, как образа свободно развернутой полнокровной жизни. Аксенов после «Круглый сутки нон-стоп», оказавшись в той же самой Америке через годы, написал «В поисках грустного бэби», а Кобрин вот эту прозу — «Запад, на который я сейчас поглядываю из окна семьдесят шестого, обернулся прикладным эрзацем чуть лучшей, чем здесь и сейчас, русской жизни, то есть, эрзацем бывшего советского будущего. Только для русского человека размещается он в двух-трех часах перелета от его „здесь“. Тот же, для кого „здесь“ и есть конечная точка перелета, лишен и этого. Отсюда и меланхолия моя». «Меланхолия постсоветского человека, — по-тептелкински подумал я, пробираясь вниз по узкой автобусной лесенке (лесенке лондонского двухэтажного автобуса — С.К.), — имеет истоком сочетание довольно легкой достижимости (в ряде социальных случаев) желаемого и отсутствие понимания, зачем это нужно и к чему это должно привести. Его прошлое — фантазмически несостоявшееся советское будущее, а своего собственного будущего он — атомизированное существо с минимальной социальной и даже антропологической солидарностью — придумать не может».

Эссеистская — лирическая, но с элементами, впрочем, достаточно органичными для стилистики автора, физиологического очерка, и с постоянным присутствием в тексте повествователя — проза, в которой сегодняшняя Польша увидена, услышана глазами, слухом (чутким, но и вполне бестрепетным) современного украинского поэта, а также — его ночными одинокими прогулками по Кракову, беседами с легендарными для поколения автора персонажами той еще (Вайдовской, в частности) — «Город начинается вокзалом, такси, комнатой, в которую сносишь свои чемоданы, заносишь с улицы зимний воздух, снег на козырьке фуражке, усталость от путешествия, запах железной дороги, вагонов, сигаретного дыма и обрывки польской фразы „poproszę bilecik“. Потом он становится привычным и даже банальным с похожими утрами и темными вечерами, с улицами, переполненными пешеходами и бездомными алкоголиками, с тонко нарезанной ветчиной в супермаркете и телевизионными новостями про политику и преступления, с посещениями ближайшего рынка, на котором крестьяне продают зимние яблоки и дешевый китайский товар, который привозят почему-то не китайцы, а вьетнамцы»; «Мрожек стоял и жмурился, присматриваясь к Кракову и к улице Каноничной, его фигура и весь вид будто спрашивали: что я тут ищу? Я так и не решился подойти тогда к нему. Просто стоял рядом на Крупничей с таким точно идиотским видом: что я тут делаю?»

Роман, внутренний сюжет которого можно было бы назвать сюжетом Гамлета сегодня: повествователь, понуждаемый духом умершего отца, пытается найти и покарать тех, кто сломал отцу жизнь. Однако то, что сравнительно легко — пусть и с трагическими последствиями — далось его датскому предшественнику, оказывается неимоверно сложной задачей в условиях русского ХХ века, где не всегда просто отделить в поступках людей их злую волю от воли внешних обстоятельств, от силовых полей русской истории; ситуация, усложненная в романе еще противоречивым комплексом «еврейской темы» в сознании наших современников.

ИННА ЛИСНЯНСКАЯ. Эхо волны АЛЕКСАНДР САМАРЦЕВ. Перебивать но слушать НАТАЛЬЯ ГОРБАНЕВСКАЯ. В лабиринте из мёда и воска АЛЕКСАНДР ТИМОФЕЕВСКИЙ. Горы, лес и море АННА САЕД-ШАХ. Душа с dushoyu

"В свое время меня потрясло дело Евсюкова. Особенно зацепили фразы свидетелей и пострадавших о том, что они не ожидали, что подобное может произойти в супермаркете. Это очень характеризует современного человека. Вседозволенность, всеобщая агрессия и как следствие всего этого безумие, плотность которого ощущается уже просто физически, — вот три основные темы этой пьесы." Дурненков Вячеслав Евгеньевич родился в 1973 году в г. Почеп Брянской области. По образованию историк. Автор двадцати пьес, некоторые из них написаны в соавторстве с братом Михаилом. Пьесы опубликованы в журналах “Театр”, “Современная драматургия”, “Искусство кино”, переведены на иностранные языки. Сборник “Культурный слой” вышел в 2005 году в издательстве “ЭКСМО”. Постановки осуществлены в театрах России и за рубежом, в том числе в МХТ им. Чехова и Королевском Шекспировском театре. Лауреат премий “Действующие лица” (2004, 2008), фестивалей “Новая драма” (2005, 2008), “Текстура” (2010, 2011), “Свободный театр” (2005). Принимал активное участие в международном образовательном проекте “Класс Акт” для популяризации драматургии среди подростков. В настоящее время работает для телевидения. Живет в г. Тольятти. В “Новом мире” публикуется впервые.

Журнал продолжает публикацию дневниковых записей Юрия Кублановского, начатую в № 9 за 2010 год; от автора: “Публикация фрагментов моих дневниковых записей за 2008 год вызвала противоречивые комментарии: кто-то даже посетовал, что я не разделил участи Анатолия Марченко и Юрия Галанскова. Но большинство откликов, вдумчивых, светлых, побудили продолжить публикацию – на этот раз за 2009 год. Еще раз напоминаю, что это не окончательные выводы и результаты раздумий, но одномоментные отклики на происходящее, прочитанное, увиденное, вспомянутое…”

Сегодняшний вариант психологической прозы – тридцатитрехлетний столичный архитектор, оказавшись в командировке, решает навестить места, известные ему по семейным преданиям, и неожиданно встречает неведомую ему родственницу, которая помнит его младенцем, и которая рассказом своим втягивает героя в тридцатилетней давности сюжет женского соперничества-вражды, связавшей мать героя и эту женщину, а также - отца его, да и самого героя. Бывшая для героя семейным преданием, почти абстракцией родословная героя вдруг становится для него реальностью.