Maxima Library

Сюжет этой хроники вызывает в памяти «Московские сказки» Александра Кабакова и цикл реалистически пересказанных сказок молодой киевской писательницы Ады Самарки. Общий прием в литературе, усвоившей открытия постмодернизма, лежит на поверхности. И все же каждое наложение мифа на бытовуху, вечного на сиюминутное, придает окружающей действительности новый отсвет.

Алексей Андреев много лет работал как писатель-сатирик, и история осады овдовевшей Елены в усадьбе, унаследованной от мужа — воротилы Трояновского, — приобретает черты саркастического монолога. Но для нынешней юмористической эстрады в нем многовато злости и социальных обобщений. Сражение номенклатуры всякого пошиба за пародийную цитадель вызывает смех какой-то безрадостный и беспокойный…

Очерк о путешествии архитектора к центру сборки романа «Война и мир». Автор в самом начале вычерчивает упорядоченный смысл толстовской эпопеи — и едет за подтверждением в имение писателя. Но вместо порядка находит хаос: усадьбу без наследного дома. И весь роман предстает «фокусом», одним мигом, вместившим всю историю семьи, «воцелением времени», центровым зданием, построенным на месте утраченного дома.

Рассказ-эпилог к роману, который создавался на протяжении двадцати шести лет и сам был завершающей частью еще более долгого проекта писателя — тетралогии “Империя в четырех измерениях”. Встреча “последних из оглашенных” в рассказе позволяет автору вспомнить глобальные сюжеты переходного времени — чтобы отпустить их, с легким сердцем. Не загадывая, как разрешится постимперская смута географии и языка, уповая на любовь, которая удержит мир в целости, несмотря на расколы и перестрелки в кичливом сообществе двуногих. Андрей Битов, как и его герои, один за другим поминаемые в беседе автора с умирающим монахом-отшельником, — из поколения, по отношению к которому все мы крестники. Создавший первую эпопею русского экологического постмодернизма, какое место оставил нам писатель в глобальном пейзаже любви? Рассказ-эпилог замыкает не только роман, но и само время империй, имперских вопросов, имперского масштаба лидеров. И чем, какой силой удержит новый век экологическое равновесие мира, не ясно: ведь и прошлый век больших сил, больших вопросов и титанических людей оборвался распадом связей.

«Великая юродивая» русской поэзии сегодня жила бы мэтром. Ее диковатая, непосредственная, будто детская, стихотворная речь — эффективная прививка от замучившей поэтов и обозревателей литературной инерции. Студентка Литературного института Евгения Коробкова несколько лет работала с архивами Некрасовой и нашла ряд не опубликованных до сих пор текстов, а также восстановила некоторые уже известные стихотворения в авторской редакции.

В предложенной читателям дискуссии мы задались целью выяснить соотношение понятий свободы и рабства в нынешнем общественном сознании. Понять, что сегодня означают эти слова для свободного гражданина свободной страны. К этому нас подтолкнули юбилейные даты минувшего года: двадцать лет новой России (события 1991 г.) и стопятидесятилетие со дня отмены крепостного права (1861 г.). Готовность, с которой откликнулись на наше предложение участвовать в дискуссии писатели и публицисты, горячность, с которой многие из них высказывали свои мысли, и, главное, разброс их мнений и оценок свидетельствует о том, что мы не ошиблись в выборе темы.

Два рассказа писателя из цикла «историй от первого лица» уже публиковались в № 4 за прошлый год. Новые также составили пару. Главные герои рассказов «Острое чувство субботы» и «Чем латают черные дыры» пересекались только случайно и останутся друг для друга незнакомцами. И все же есть какое-то «кармическое» сродство между репортером-неудачником и сумасшедшим, который садится в метро, чтобы дописать на клавиатуре с болтающимся проводом свои послания «международному мировому Интернету». Униженные и оскорбленные, ставшие героями никем не записанных анекдотов, они выживают внутренней силой души, которая, оказывается, еще умеет надеяться. «Чувство субботы» — и есть обозначение этой парадоксальной надежды на чудо: она сама по себе так спасительна, что и не важно, когда же наконец обетованная суббота придет.

Споры о природе эссеистики можно окончить кивком в сторону поэзии. В подборке Марии Ватутиной, во всяком случае, стихи и не стихи, лирика и мышление слились так, как личная и родовая история новорожденного, которого вносят, как благословение, во всякое видевший дом.

«Баба Маня шьет шинели, / чтобы шинами висели / на солдатиках, и так / преодолевался тракт», — «Рванулась вперед, схватила внучку — мою маму — ни слова ни говоря пошла впереди семьи с драгоценной ношей на руках. Баба Маня. Марией меня назвали в честь нее».