Пролог. Нефертити (1414 день после часа Х)
Она стоит передо мной. На фоне унылого пластика цвета хаки, в тусклом ночном освещении она прекрасна, действительно ошеломляюще прекрасна, несмотря на покрывающий ее слой пыли... почти наполовину отбитую голубую тиару... глубокие царапины на щеке и шее... О, эти знаменитые «высокие скулы» самой красивой женщины Древнего мира, были непременно во всех путеводителях по музеям Берлина. А неподражаемо изящная шея, с гордо посаженной головой, служила эталоном для моделей и актрис.
Вот только где они сейчас? Модели и актрисы, искусствоведы и экскурсоводы.
Боже! Какие слова я, оказывается, еще помню!
М-да... Что там еще? Нефертити-Нофретет, «прекрасная пришла», вот что обозначало ее имя на древнеегипетском. И вот она стоит передо мной на столе, во всем царственном величии своих 48 сантиметров, я могу протянуть руку и дотронуться до ее щеки, лба, глаз. И нет толстенного стекла, ограждающего ее от публики, нет охранника, следящего чтобы туристы, фотографируя, не пользовались вспышками. Она моя. Мне ее только что подарили. Вот так просто.
– Эй, ты дышать-то не забывай! Окаменеешь! – раздается насмешливый голос за моей спиной.
– И вообще, надо вот пожевать чего-нибудь... Пойдем, пойдем, Катрин, после налюбуешься, еще надоест! – грубовато, с хрипотой, звучит другой.
Я оборачиваюсь и смотрю на них, но ничего не вижу, потому что в глазах все расплывается... Слезы? То есть, конечно нет, я не плачу, я уже четыре года не плачу, да и с чего бы? Ведь они вернулись. Ведь никто не умер, но откуда столько воды на щеках?..
– Ну, ты чего это, Катрин? Ну, зачем? Вот делай вам, бабам, подарки... Вот, Димон, вот знал бы, нипочем в этот дурацкий музеум не полез бы!
– Ты боишься у тебя ее украдут? Неужели? Так она ж никому не нужна! – пытается пошутить Димка.
И тут меня накрывает, и прорываются все шлюзы, которые я так старательно строила и укрепляла все эти жуткие, черные, проклятые, хмурые, изматывающие, ужасающие четыре года: да! Да! Да! Она, Нефертити, божественная, неповторимая, та, за обладание которой судились музеи, натягивались дипломатические отношения, та, которую страховые компании оценивали более чем в 300 миллионов долларов – никому-никому не нужна.
И я плачу в голос, рыдаю, уже не сдерживаясь, задыхаясь.
Во всем мире Прекрасная нужна только мне... Да и то, если придется бежать, то я тоже брошу ее здесь, в этом старом бункере. Не потащу же дополнительно почти 20 килограммов известняка!..
А что, если хорошенько подумать, есть во всем некая синхронность: этот бункер, дающий нам приют, начал строить еще в прошлом веке Адольф Гитлер. Здесь же он и покончил жизнь самоубийством, и, может быть, его дух бродит где-то тут, вокруг места своей смерти. Тогда, на следующие три с половиной тысячи лет, я оставлю Прекрасную ему. Конечно, он был настоящим чудовищем, но, по крайней мере, ценил ее: «Я знаю этот знаменитый бюст. Я видел его и восхищался им много раз. Нефертити непрестанно поражает меня. Этот бюст — уникальный шедевр, украшение, истинное сокровище!».
Когда в 1933 году египетское правительство потребовало вернуть Нефертити, а это было первое требование из многих, безрезультатно разбившихся о ее постамент, Гитлер ответил: «А знаете ли Вы, что я собираюсь сделать в один прекрасный день? Я построю в Берлине новый египетский музей, о котором я мечтаю. Внутри я построю зал с большим куполом. В центре будет царить это чудо — Нефертити. Я никогда не откажусь от головы Царицы»
Господи, о чем я только думаю? И я смеюсь, хохочу до икоты, задыхаясь.
Истерика, однако.
