Maxima Library

Что общего между Вещим Олегом и Змеем Горынычем? Кому принадлежат лавры первого русского поэта? Какова родословная богатырской троицы — Ильи Муромца, Добрыни Никитича и Алеши Поповича? Какую истину исповедует капитан Лебядкин в романе Достоевского «Бесы»? Куда плывут алые паруса Грина? Есть ли смысл в бессмыслице Александра Введенского?

На эти и многие другие вопросы отечественного литературоведения отвечает известный петербургский писатель, историк, эссеист Евгений Валентинович Лукин в своей новой книге «Милый друг Змей Горыныч», посвященной проблематике русского героического эпоса, русской классической литературы и русского художественного авангарда ХХ века. Отмечая ценность исследований Евгения Лукина, доктор искусствоведения Л. М. Мосолова подчеркивает своеобразие «методологии историко-культурологического дискурса, позволяющей сделать научные открытия в переосмыслении хрестоматийных стандартов фольклористики».

Как наследие русского символизма отразилось в поэтике Мандельштама? Как он сам прописывал и переписывал свои отношения с ним? Как эволюционировало отношение Мандельштама к Александру Блоку? Американский славист Стюарт Голдберг анализирует стихи Мандельштама, их интонацию и прагматику, контексты и интертексты, а также, отталкиваясь от знаменитой концепции Гарольда Блума о страхе влияния, исследует напряженные отношения поэта с символизмом и одним из его мощнейших поэтических голосов — Александром Блоком.

Автор уделяет особое внимание процессу преодоления Мандельштамом символистской поэтики, нашедшему выражение в своеобразной игре с амбивалентной иронией. Он также прослеживает сдвиг в понимании поэтической искренности, явившийся водоразделом двух поэтических поколений.

Стюарт Голдберг — профессор технологического института Джорджии.

Собраны очерки и рецензии Даниила Федоровича Петрова (псевдоним Владимир Рудинский ; Царское Село, 1918 – Париж, 2011), видного представителя «второй волны» русской эмиграции, посвященные литературе Русского зарубежья, а также его статьи по проблемам лингвистики. Все тексты, большинство из которых выходили в течение более 60 лет в газете «Наша Страна» (Буэнос-Айрес), а также в другой периодике русского зарубежья, в России публикуются впервые.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

««Историческая трагедія» «Марино Фаліеро, дожъ Венеціи» была задумана Байрономъ въ 1817 г., когда онъ, пріѣхавъ въ Венецію, впервые увидѣлъ залу совѣта во дворцѣ дожей съ чернымъ покрываломъ на томъ мѣстѣ, гдѣ долженъ былъ находиться портретъ казненнаго государя-заговорщика. Мысль, отодвинутая на время другими работами, получила осуществленіе только три года спустя, въ Равеннѣ. Начатая 4-го апрѣля трагедія была закончена 17-го іюля 1820 года…» Произведение дается в дореформенном алфавите.

Антон Долин — кинокритик, главный редактор журнала «Искусство кино», радиоведущий, кинообозреватель в телепередаче «Вечерний Ургант», автор книг «Ларе фон Триер. Контрольные работы», «Джим Джармуш. Стихи и музыка», «Оттенки русского. Очерки отечественного кино».

Современный кинематограф будто зачарован советским миром. В новой книге Антона Долина собраны размышления о фильмах, снятых в XXI веке, но так или иначе говорящих о минувшей эпохе. Автор не отвечает на вопросы, но задает свои: почему режиссеров до сих пор волнуют темы войны, оттепели, застоя, диссидентства, сталинских репрессий, космических завоеваний, спортивных побед времен СССР и тайных преступлений власти перед народом? Что это — «миражи советского», обаяние имперской эстетики? Желание разобраться в истории или попытка разорвать связь с недавним прошлым?

Монография представляет собой исследование того, как самый читаемый писатель русской эмиграции первой волны Марк Александрович Алданов воспринимал произведения русской классики. Дается характеристика «чужого слова» - цитат, реминисценций, упоминаний А.С. Грибоедова, А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, А.И. Герцена, Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова в рецензиях, статьях, очерках, рассказах, повестях и романах М.А. Алданова.

Книга предназначена исследователям литературы русского зарубежья, филологам, чьи интересы связаны с изучением судьбы идей и образов, созданных русской классической литературой XIX века.

Критическая статья на книгу Ирины Ермаковой «Седьмая».

Критическая статья на книгу Ирины Ермаковой «Седьмая: Книга стихов».

Статья М.Каганской "Миф Двадцать первого века" написана по материалам автора, опубликованным в "Bulletin of Jewish Topics in Soviet and East European Publications", №3-4, 1987 (Израиль).

Опубликовано в: Страна и мир. 1986. №11. С.78-85; Страна и мир. 1987, №1. С. 131-140; Страна и мир. 1987, №2. С. 131-136.

Известнейшая статья профессора, доктора биологических наук Александра Николаевича Студицкого "Мухолюбы-человеконенавистники", опубликованная в журнале Огонек № 11, 1949 года.

Рисунки Бориса Ефимова.

«Нам, скромным школьным учителям, гораздо приличнее и привычнее аудитория класса для разговора о русской классике, и вообще, честно вам сказать, собираясь сюда и узнав, что это Большой зал, а не Малый, я несколько заробел. Но тут же по привычке утешился цитатой из Маяковского: «Хер цена этому дому Герцена» – и понял, что все не так страшно.

Вообще удивительна эта способность Маяковского какими-то цитатами, словами, приемами по-прежнему утешать страждущее человечество. При том, что, казалось бы, эпоха Маяковского ушла безвозвратно, сам он большинством современников, а уж тем более, потомков, благополучно похоронен, и даже главным аргументом против любых социальных преобразований стало его самоубийство, которое сделалось если не главным фактом его биографии, то главным его произведением…»

...вот уже полтора столетия интерес к поэме не ослабевает. Неужели только из-за необычности ритмики? Нет, все любознательные читатели и исследователи поэмы отмечают ее загадочность и ищут в ней скрытого смысла. Почему? Да потому что его нет на уровне, так называемого, сюжета; он закрыт определенной системой символов, то ли разработанной самим Пушкиным, то ли данной ему Свыше.

«Авдеев – ныне почти забытый романист. Это – писатель далекого прошлого… но писатель, игравший в этом далеком прошлом очень видную роль, пользовавшийся большими симпатиями современных ему прогрессистов. …»

«Эта пушкинская драма, принадлежащая к числу высочайших достижений мирового искусства и напряженнейших пушкинских вдохновений, благодаря своей глубине и беспримерной краткости всегда остается несколько загадочной. Хочется снова и снова всматриваться в эту жуткую и темную глубину первозданного естества человеческого. Пушкинская пьеса, вмещающаяся на нескольких страничках и состоящая всего из двух сцен, есть воистину трагедия, в которой обнажаются предельные грани человеческого духа. Отсюда и ее торжественная серьезность, и религиозная проникновенность. Перечитывая и передумывая ее, проникаешься новым восторгом и суеверным почти удивлением перед этим чудом пушкинского творчества, которому так многое открыто в его вдохновениях…»

Пропонована книга являє собою свіжий погляд на М. Гоголя з перспективи його епохи. Охоплюючи творчість письменника як цілісність — художні й публіцистичні тексти, твори на українську й на російську тематику, — авторка аналізує Гоголеве трактування України і Росії та прагне з’ясувати місце письменника в українському і російському культурному просторі.

«Кто не любитъ театра, кто не видитъ въ немъ одного изъ живѣйшихъ наслажденій жизни, чье сердце не волнуется сладостнымъ, трепетнымъ предчувствіемъ предстоящаго удовольствія при объявленіи о бенефисѣ знаменитаго артиста или о постановкѣ на сцену произведенія великаго поэта? На этотъ вопросъ можно смѣло отвѣчать: всякій и у всякаго, кромѣ невѣждъ и тѣхъ грубыхъ, черствыхъ душъ, недоступныхъ для впечатлѣній искусства, для которыхъ жизнь есть безпрерывный рядъ счетовъ, разсчетовъ и обѣдовъ…»

«Разсказы г. Вересаева, появившіеся сначала въ «Рус. Богатствѣ» и другихъ журналахъ, сразу выдѣлили автора изъ сѣроватой толпы многочисленныхъ сочинителей очерковъ и разсказовъ, судьба которыхъ довольно однообразна – появиться на мигъ и кануть въ лету, не возбудивъ ни въ комъ ожиданій и не оставивъ по себѣ особыхъ сожалѣній. Иначе было съ разсказами г. Вересаева…»

Произведение дается в дореформенном алфавите.

«Одно изъ лучшихъ произведеній Ибсена, „Привидѣнія“, заканчивается потрясающей сценой, написанной съ поразительной силой. Герой драмы, надломленный потомокъ цѣлаго поколѣнія много грѣшившихъ отцовъ, гибнетъ жертвой наслѣдственности. Подавленный медленно охватывавшей его болѣзнью, онъ сходитъ съ ума и монотонно повторяетъ одни и тѣ же слова, обращенныя къ матери:

„– Мама, дай мнѣ солнце… солнце… солнце…“ …»

Произведение дается в дореформенном алфавите.

В сборник вошли эссе, статьи и письма знаменитого писателя и философа Станислава Лема, посвященные проблемам литературы, большая часть которых ранее не публиковалась на русском языке.

«К началу 30-х годов окончательно обозначился разрыв между Пушкиным и современным ему кругом читателей. Уже „Борис Годунов“ был встречен полным непониманием. Ряд других величайших созданий Пушкина нашел самый холодный прием со стороны критики и общества. Все, даже молодой Белинский, говорили „об упадке пушкинского таланта“ именно тогда, когда гений поэта вполне раскрылся…»

«Морис Метерлинк, недавно ещё „властитель дум“ своего поколения, ныне – экс-пророк, фельетонист субсидируемого „Фигаро“ и любезного бюргерам „Берлинер Тагеблатт“, занялся в своей последней книге „Le double jardin“ утешением и успокоением смятенных современных душ. Ласкательным голосом аббата-исповедника, перед которым рыдает нервная француженка, говорит он своим читателям о пчелах и шпаге, о „рулетке“ и всеобщем избирательном праве, а под конец, в статье „Оливковая ветвь“, и о современном политическом положении. „Уже много столетий, – пишет он, – занимаем мы эту землю, и самые страшные опасности – все уже в прошлом. Каждый проходящий час увеличивает наши шансы на долгую жизнь и победу. Общая сумма культурности на всем земном шаре никогда не была так высока, как теперь. Афины, Рим, Александрия были только лучезарными точками, котором грозил окружавший и, наконец, всегда поглощавший океан варварства. Ныне, если не считать жёлтой опасности, которая, кажется, не серьёзна, уже невозможно, чтобы нашествие варваров погубило в несколько дней наши существенные завоевания. В худшем случае можно ожидать только остановки ненадолго и перемещения духовных богатств“…»

«Сей Календарь изданъ почти безъ всякой перемѣны въ расположеніи противъ прошлаго года. Послѣ Святцовъ, показанія восх. и зах. солнца, долготы дня и ночи, слѣдуютъ: изъясненіе о временахъ года и небесныхъ явленіяхъ (въ 1828 г. будетъ два солнечныхъ затмѣнія, изъ коихъ ни одно въ Россіи не будетъ видно, восх. и зах. солнца въ Астрахани, Кіевѣ, Тобольскѣ, Ригѣ и Архангельскѣ…»

«И на нынѣшній годъ А. Н. Верстовскій издалъ собраніе новыхъ музыкальныхъ пьесъ, которыя всѣ отличнаго достоинства. Три мазурки (Гд. Верстовскаго, Кубишты и Шольца); экосезъ Г. Эништы; пѣсня Жуковскаго (Счастливъ тотъ кому забавы), романсъ его-же (Кольцо души дѣвицы), музыка Алябьева…»

«У Эйфелевой башни четыре основания – четыре металлических ноги. На металлических ногах утверждается площадка. С площадки и начинаемся тело башни. Между основаниями башни просторное пространство.

В России есть места, где сходятся три губернии на небольшой площади. Можно было бы соорудить башню наподобие Эйфелевой в три подножия. Каждое подножие начиналось бы в разной губернии. Тело башни принадлежало бы трем губерниям или ни одной, а, пожалуй, облакам, небу, птицам…»

«Первое, что поражает в «Медном Всаднике», это – несоответствие между фабулой повести и ее содержанием.

В повести рассказывается о бедном, ничтожном петербургском чиновнике, каком-то Евгении, неумном, неоригинальном, ничем не отличающемся от своих собратий, который был влюблен в какую-то Парашу, дочь вдовы, живущей у взморья. Наводнение 1824 года снесло их дом; вдова и Параша погибли. Евгений не перенес этого несчастия и сошел с ума. Однажды ночью, проходя мимо памятника Петру I, Евгений, в своем безумии, прошептал ему несколько злобных слов, видя в нем виновника своих бедствий. Расстроенному воображению Евгения представилось, что медный всадник разгневался на него за это и погнался за ним на своем бронзовом коне. Через несколько месяцев после того безумец умер…»

Критическая проза М. Кузмина еще нуждается во внимательном рассмотрении и комментировании, включающем соотнесенность с контекстом всего творчества Кузмина и контекстом литературной жизни 1910 – 1920-х гг. В статьях еще более отчетливо, чем в поэзии, отразилось решительное намерение Кузмина стоять в стороне от литературных споров, не отдавая никакой дани групповым пристрастиям. Выдаваемый им за своего рода направление «эмоционализм» сам по себе является вызовом как по отношению к «большому стилю» символистов, так и к «формальному подходу». При общей цельности эстетических взглядов Кузмина можно заметить, что они меняются и развиваются по мере того, как те или иные явления становятся историей. Так, определенную эволюцию претерпевают взгляды Кузмина на искусство символическое, которое он в 20-е гг. осмысляет более широко и более позитивно, чем в статьях 10-х гг. Несомненно, что война 1914 г. усилила в нем его «франкофильство» и отрицание немецкой культуры как культуры «большого стиля». Более многогранно и гибко он оценивает в 20-е гг. Анатоля Франса как типичного представителя латинской культуры.

Мы предлагаем вниманию читателя несколько статей разных периодов, отчасти собранных в сборнике «Условности». Остальные статьи – из различных альманахов, журналов и сборников

«…Если бы мы хотели подражать строгим критикам г. Львова, мы могли бы прежде всего вскинуться и на г. Потехина, зачем он идеалом бескорыстия представляет нам негодного человека. Но мы пока этого не сделаем, а просто сообщим читателям, что героем пьесы г. Потехина является Владимир Васильевич Пустоверов, советник губернского правления, обладающий бескорыстием действительно идеальным. Не брать взяток – в этом поставляет он идеал всех человеческих совершенств; брать взятки – это значит быть человеком безнравственным, гадким, бесчестным в самой последней степени…»

«В том колоссальном успехе, которым пользуется к России ибсеновский Бранд, поражает в особенности одна черта: восторженное поклонение относится в данном случае не столько к Ибсену, сколько к самому Бранду, успевшему за короткий срок стать героем нашего времени, идолом русской интеллигенции…»

«Того актера можно назвать совершенным, которого поймет и не знающий языка (представляемой пиесы) по выразительности голоса, лица, телодвижений; даже глухой – по двум последним; даже слепой – по одному первому…»

«Паскаль занимает важное место в летописях наук и литературы Европы. Это один из замечательнейших людей XVII века. Заслуги его в области математики чрезвычайно велики. Но Паскаль знаменит еще и как мыслитель, действовавший полемически. … Страдая разными недугами, Паскаль, уже в преклонных летах, набросал на разных клочках бумаги отрывочные мысли о разных предметах. В этих отрывках много глубокомыслия, и в свое время их действие должно было быть велико…»

«В «Метеоре» г. Филимонов является поэтом в духе нашего времени: стишки его плохи, очень плохи, но видно, что они написаны в 1845 году от Р. Х. Впрочем, у него своя совершенно оригинальная манера петь и воспевать. Он посвятил прославлению Москвы три песни: первая заключает в себе жестокую, иногда довольно грязную брань на Москву; вторая песня поправляет ошибку первой и, не жалея груди, изо всех сил надувается в похвалах Москве. Третья песня – вывод из двух крайностей, общий дифирамб, нечто вроде хора, составленного из русских песенников. По логике г. Филимонова, это значит и хвалить и петь…»

«Было бы слишком трудно и почти невозможно передать нашим читателям все наблюдения, сделанные нами в последнее время над русскою литературою; но, не желая лишить их удовольствия быть свидетелями такого интересного зрелища; мы хотим довести до их сведения хоть один или два феномена, которые, без всякого спора, любопытнее и поучительнее всех атмосферических явлений, самых необыкновенных. Итак, благословясь, приступаем к делу…»

«…Мы думаем, что прелестная «Памятная книжка» и «Утренняя заря» суть самые лучшие подарки, какие можно сделать человеку и деловому и неделовому в первые месяцы года. Не постигаем только, как могут издатели «Памятной книжки» назначать такую дешевую ей цену – 2 рубля серебром: это просто даром; за одни картинки можно заплатить вдвое больше…»

«…Теперь календарь есть в полном смысле книга настольная и необходимая для всех сословий, для средних в особенности. В самом деле, чего в нем нет? Чего он в себе не заключает? Это и святцы, и ручная география, и ручная статистика, и ручная хроника годовых событий, и книжка, знакомящая читателя с именами всех коронованных особ современной Европы…»

«…В этой – «исторической повести» нет никакой повести: это просто вздор, сколько бессмысленный, столько и дорогой, потому что стоит четыре рубли. Боже великий! Четыре рубли за четыре листа чепухи, тогда когда том Дюмон-Дюрвиля, состоящий с лишком из двадцати листов, и еще с приложением до пятидесяти прекрасно гравированных картинок стоит пять рублей!..»

«…Российская грамматика в вопросах и ответах, Михайла Меморского, четырнадцатое издание – что сказать об этом?.. Смеяться или плакать от такого дикого явления?.. Книга дивная, редкая, явление допотопное, ископаемое!.. Что пред нею мушки, фижмы, что самые бороды, словом, что пред нею все анахронизмы в мире!..»

«Кто не любит театра, кто не видит в нем одного из живейших наслаждений жизни, чье сердце не волнуется сладостным, трепетным предчувствием предстоящего удовольствия при объявлении о бенефисе знаменитого артиста или о поставке на сцену произведения великого поэта? На этот вопрос можно смело отвечать: всякий и у всякого, кроме невежд и тех грубых, черствых душ, недоступных для впечатлений искусства, для которых жизнь есть беспрерывный ряд счетов, расчетов и обедов…»

«…Подобно альманахам, стихи были в большой моде, и появись эта книжка в свое время, то есть лет двадцать или уж по крайней мере лет пятнадцать назад, – она наделала бы большого шума, журналы и хвалили и бранили бы ее, спорили бы из-за нее друг с другом, как будто из-за дела; публика покупала и читала бы ее. Ничего этого теперь не будет с нею. Ей нечего опасаться и брани; ее не тронут даже по лености; читать же ее советуем всем – на сон грядущий: в этом отношении действие «Метеора» ни с чем не сравнимо…»

«…С одной стороны, мы очень рады, что можем открыть нашу «Библиографическую хронику» нового года таким произведением, как «Мельник» Жоржа Занда; с другой стороны, это нам даже очень прискорбно. Дело в том, что чем выше художественное произведение, тем неприятнее видеть его или произвольно переделанным, или неудачно переведенным, или то и другое вместе…»

«…Между Ломоносовым и Петром большое сходство: тот и другой положил начало великому делу, которое потом пошло другим путем, другим образом, но которое не пошло бы без них. Дать ход идее, пробудить жизнь в автомате – великое дело, на которое мало здравого смысла, мало ума, мало таланта, на которое нужен гений, а гений есть олицетворение, проявление идеи целого человечества, целого народа в лице одного человека…»

Настоящая заметка написана в связи с премьерой «Ревизора» в Московском театре, состоявшейся 25 мая 1836 г. 

«…Внезапное оживление нашей сцены составляет теперь самую занимательную новость. Г-н Гоголь, заслуживший громкую известность своими повестями, отличающимися высокою художественностью, обратил деятельность своего таланта на другую сторону искусства, комедию. Не нужно говорить, какое обширное, какое славное поле открывается здесь его деятельности; скажем только, что многого надеемся от г. Гоголя на этом поприще…»

«Не для чего распространяться о великой славе Поль де Кока: дело решенное, что это первый романист современной французской литературы. Вам это неприятно, вы делаете недовольную мину: не взыщите – чем богаты, тем и рады. Поль де Кок в своем «Мусташе» рисует нам свой идеал поэта, идеал, который, как две капли воды, похож на него самого…»

Сторонниками немецкого философского идеализма Гёте был объявлен величайшим поэтом современности, певцом «примирения с действительностью». Наоборот, русские противники «индийского покоя» вели борьбу против идеализации Гёте. Белинский защищает Гёте от «маленьких великих людей», ибо «поэт всего менее способен отзываться на современность, которая для него есть начало без середины и конца, явление без полноты и целости, закрытое туманом страстей, предубеждений и пристрастия партий». На этом основывается его сравнение Гёте с Шиллером, отличающееся крайним порицанием последнего и превознесением олимпийского спокойствия первого.

«Странное дело, как иногда малые причины рождают великие следствия, а великие причины иногда не производят никаких следствий! Иная книга и велика (то есть форматом и числом страниц), а сказать о ней нечего; иная всего две странички, как вот это стихотворение г. Ф. Глинки к «Москве благотворительной», а о нем, кажется, сколько ни говори, все не наговоришься вдоволь…»